Отеки после смас лифтинга фото

Что чувствует дочь, когда присутствует при том, как ее матери делают круговую подтяжку? Юля Гребенкина сама отправила маму к хирургу Эдуарду Шихирману, сама стояла в операционной и сама наблюдала воочию, как меняется лицо после фейслифтинга. Такого вы точно еще не читали. 

Меня вы знаете уже вдоль и поперек. А вот моя мама Наталья светилась на страницах блога всего пару раз (вот, например, в опросе наших мам о лучшей косметике). Тогда, год назад, она призналась, что хочет сходить на прием к пластическому хирургу, чтобы что-то сделать с глазами. «Я не справляюсь, дочь», — печально писала мне мама, проделав очередные неприятные процедуры, которые уже почти не давали эффекта.

Тогда, в марте, мама приехала ко мне в Москву из Тольятти (в эти дни и у нее, и у меня дни рождения, мы обычно празднуем их вместе). И мы с ней пошли на консультацию к хорошо известному, в этом блоге и вообще известному, хирургу, д.м.н. Эдуарду Шихирману. Почему к нему? Во-первых, он оперировал наших читательниц (делал фейслифтинг и носы.) Во-вторых, он хороший Янин друг. В-третьих, у него оперировались мои знакомые.

Консультация была быстрой. «Вам надо действительно сделать блефаропластику. А также поставить на место щеки — мышцы провисли, их надо вернуть туда, откуда они сползли. И улучшить овал лица. Лоб трогать не будем — с ним все хорошо. Только нижние две трети лица». На том и порешили. Хирург был готов. Мама была тоже готова.

Не была готова я.

Конечно, я сама привела маму в лапы товарища Шихирмана. (Это я шучу на нервах. Да.) И я сама, посмотрев, как делаются операции, уже ничего не боялась и для себя решила, что лет в 50 тоже сделаю. И у меня есть в кругу люди, которые это делали. Все живы-здоровы. Но. Одно дело — я. И другое дело — моя мама. И что, вот я должна ее под нож положить? А вдруг что-то пойдет не так?

В общем, тогда я не стала отвечать на вопрос, на какую дату мы планируем операцию. А потом болела и мне было, мягко говоря, не до того. Но каждый раз, когда мы возвращались к этой теме, я говорила — ну, когда-нибудь. Я говорила — мама, ну если ты помрешь на этой операции, мне потом до конца жизни никаких денег не хватит на психотерапию. Я говорила — ну давай, конечно, но не вот прямо сейчас, прямо сейчас я что-то не могу.

Но сейчас, год спустя, я уже ничем не болела, а мама все тихо спрашивала: когда же? И говорила — ну, это мое решение. Я сказала ок — и все закрутилось-завертелось.

Мама с папой прилетели ко мне. Мы снова сходили на консультацию — вердикт был тот же: делаем глаза, нижние две трети лица, лоб не трогаем. Я, как ответственная дочь, спросила, почему бы сразу и лоб не сделать, раз уж мы решились. «Со лбом все нормально. Если его трогать сейчас, брови могут получиться задранными, будет постоянно удивленный взгляд. Лучше после операции сделайте ботокс и филлеры, — стоял на своем Эдуард Вадимович. — Эффект после операции будет отличный. Минимум 10 лет скинете».

Операцию назначили на 2 марта. Сдали анализы, взяли справку у терапевта — она нужна по требованию Минздрава, если вам больше 60 лет, а маме должно было исполниться 66.

И вот в 8 утра 2 марта мы с мамой приехали в операционный блок. Нас провели в палату, где мама будет лежать сутки после операции, и оставили ждать врача-анестезиолога. Тот забежал, померил давление (у мамы гипертония, она постоянно принимает лекарства, анестезиолог все это учел), забрал справку. Дальше мы снова ждали. Операция была назначена на 9.00, но задерживалась. Мама нервничала, сидя на кровати, и задавала мне всякие бессмысленные вопросы из серии «лишь бы о чем-нибудь поговорить». Если я, страшно сонная (встать-то пришлось в 6 утра), реагировала — она тут же убеждала меня, что вовсе даже не нервничает и вообще ничего никогда не боится, она ко всему готова и ей давно пора. Ну да. Ну да.

Наконец пришел Эдуард Вадимович и его ассистент Армен. Нас с фотографом Кариной переодели в форму размера XXL или даже XXXL, маму — в больничную рубашку.

И повели на финальный осмотр перед операцией, где доктор делал разметку, где что резать.

«Вы точно хотите в операционную?» — спросили меня. Наверное, в этом было что-то извращенное — смотреть, как режут твою маму. Даже наверняка. Но тут у меня, кажется, отключилась программа «дочь» и включился журналист. Мне стало интересно.

Наконец маму положили на каталку и повезли в операционную. Мы с фотографом пошли своим путем, вооружились масками («Ее той стороной надо надевать или этой? А, все-таки этой»). Ну и, наконец, мы в операционной.

Я едва успела махнуть маме рукой, как она уже была под наркозом. За ее головой пикали аппараты, показывающее давление, сердцебиение и что-то еще. Меня они заметно успокаивали. Тут мне пришла в голову мысль, что я пошла в операционную, потому что это давало мне некую иллюзии контроля… Возможно, что и так.

Эдуард Вадимович не разрешил мне подходить ближе, чем на полтора метра. Похоже, заботился о моем психическом здоровье: фотографу можно было быть гораздо ближе. Но я большую часть времени стояла в ногах.

Операция началась с глаз.

Разрезали верхнее веко, убрали грыжу, излишки кожи. Зашили. Объяснили, что шов будет прятаться в естественной складке.

Разрезали нижнее веко, убрали грыжу.

Но разрез пока не зашивают — через него будет делаться поднадкостничный лифтинг средней зоны. Ткани отделяют, под кожу щек засовывают марлевые тампоны.

Затем хирурги весело едут через операционную на стульях с колесиками, чтобы поменяться местами — с левым глазом пока все, переходим к правому. Глаза у мамы чуть приоткрыты, поэтому ассистент Шихирмана, Армен, периодически их обрабатывает спецраствором.

На правой стороне все повторяется. Закончив с грыжей нижнего века, Эдуард Вадимович переходит к средней зоне. Здесь задача — поставить на место мышцы. Для этого их надо «подтянуть» и пришить под глазом.

Я по-прежнему стою в ногах (и на ногах) и понимаю, что мне — нормально. Так что начинаю переписываться с нашей командой в Facebook (они все за нас переживают) и слать смски папе.

Когда подходит черед зашивать правый глаз^ и хирурги уже накладывают швы, медсестра вдруг спрашивает: «А вы марлевые тампоны из-под щеки вынуть-то не забыли?». Все -)) Хотя хирурги говорят, что, конечно, не забыли, меня клинит на этой фразе на весь следующий месяц. На операции я все время думаю «А почему же у мамы правая щека больше, чем левая?! Ну точно там тампон забыли! Сколько таких случаев!» (А после операции я иногда пристально разглядывала маму, но не рассказывала ей, почему именно -)).

Следующий этап — шея и подбородок. Хирурги снова перекатываются на стульях, меняя сторону. И делают надрез ровно под подбородком. Небольшой (мне-то казалось, что там разрезают все по периметру — наивная я). Делают липосакцию — удаляют избытки кожного жира.

Затем делают платизмопластику — подтягивают мышцу.

И пока оставляют так — время переходить к срединной части. Здесь будет SMAS-подтяжка. SMAS — это поверхностный мышечно-апоневротический слой. То есть убираются избытки кожи, а мышцы и фасции — поднимаются. Поэтому результат от SMAS-лифтинга более стойкий, чем в тех случаях, когда глубокие ткани не затрагиваются.

Я продолжаю сообщать в фейсбуке коллегам о ходе операции. Когда мы обсуждаем с Леной К., что все хирурги делают фейслифтинг по-разному, и, мол, у всех свой метод, — Эдуард Вадимович, видимо, решает, что меня надо взбодрить (и заодно проверить, в сознании ли я? -)) И в меня прилетает физраствор! Ну то есть он просто через всю операционную пуляет в меня из шприца какой-то жидкостью. Рубрика «хирурги шутят».

Этим самым физраствором, меж тем, эти самые хирурги обкалывают кожу у уха и за ним — это позволит тканям лучше и легче отойти.

Делают разрез перед ухом и за ним. Здесь, у ушей и в волосах, будут пролегать все основные швы.

В этот момент звонит телефон Эдуарда на столе в углу операционной. На экране высвечивается «Ирина живот». Трубку он не берет -)

Наверное, это самая визуально страшная часть операции — когда отделяют такой объем ткани. Если бы я не видела такое раньше (на фото в нашем же блоге), мне бы точно стало нехорошо! Ко мне подходит фотограф Карина, чтобы сообщить, что внутренний мир моей мамы она теперь знает явно получше меня. Хлопает меня по плечу — видимо, проверяет, как я там. Меня это успокаивает.

Я — нормально. Ну почти. Я вдруг начинаю переживать, дышит ли мама. Она укрыта медицинскими пеленками, на одной лежат ножницы, они вместе с ее дыханием движутся вверх-вниз. Это хорошо, думаю я.

Потом я начинаю переживать: вдруг мама, несмотря на наркоз, проснулась, но не может ничего сказать. У нее же трубка во рту! Анестезиолог постоянно сидит рядом и как будто даже не интересуется, что там происходит. Но я замечаю перед ним большой расчерченный лист и, приглядевшись, вижу название — «Карта течения анестезии». Она частично заполнена. Значит, все-таки интересуется, понимаю я.

Между тем, хирурги подтягивают кожу к уху.

Лишнюю кожу отрезают, и все сшивают заново. Вот так вот делается прекрасный овал лица в возрасте после 50-) (Вы все еще верите в нитки? Тогда мы идем к вам.)

Швы в волосистой части головы скрепляют медицинским степлером (так они будут менее заметными).

Кожу у уха и за ним шьют нитками.

«Какие-то курсы кройки и шитья, — думаю в это время я. — Только очень кровавые».

Последний этап — наложение швов на подбородке. Это финал операции.

Я все еще думаю о чертовых марлевых тампонах -))). Маме заворачивают голову в бинты.

Итого, все заняло немногим меньше трех часов. Хирурги уходят, мы с фотографом — с ними. Маму увозят в реанимацию — там пациенты проводят несколько часов, пока не придут в себя. После их переводят в палату. А на следующий день — выписывают.

В реанимацию меня не пускают, поэтому я уезжаю к папе — папу тоже надо поддержать -). Но мама отходит от наркоза очень быстро и обижается, что меня нет рядом. Черт, как же разорваться? Голос у нее грубый и низкий — это последствия трубки в горле. Вызываю маме медсестру в палату по телефону (она хочет попробовать встать в туалет) и обещаю забрать ее завтра рано-рано.

Утром маму выписывают еще до того, как мы выезжаем, чтобы ее забрать -)) У нее все хорошо, дренажные трубки за ушами убрали, и, главное, почти нормальный голос и очень бодрое настроение! Нам дают лист рекомендаций и назначений, я покупаю в аптеке лекарств тысяч на пять, и мы едем домой.

У мамы ничего особо не болит. Но тугая повязка сильно давит на уши, плюс все лицо — отечное. Этот отек будет уходить постепенно, предупреждают нас, и вообще в целом оценивать результат операции нельзя раньше, чем через три месяца, и именно из-за него.

Еще у мамы болят глаза — ей прописывают капли, которые надо постоянно капать.

В остальном мама бодра и бегает. «Правда, знаешь, дочь, — говорит она мне задумчиво, — я тут хотела кедиков в Lamoda заказать, пока я в Москве. Но поняла, что вот сейчас прямо как-то не до кедиков». Ну ничего, мама, будут тебе еще кедики -).

У меня — невероятное облегчение. Фух, я не убила свою маму, я молодец -))).

Самый сильный отек — на третий день после операции.

Потом он начинает идти на спад. Неудобства мама испытывает, в основном, из-за тугой повязки, невозможности вымыть голову (она ходит в платке), ну и, опять же, глаза. «Кажется, меня без ресниц оставили», — говорит мне как-то мама. Делаю себе мысленную пометку снабдить ее средствами для роста ресниц -).

В клинику мы возвращаемся на пятый день после операции: пришло время снимать швы с глаз. Армен убеждается, что все у нас в порядке, все идет как надо. Хотя выглядит это, конечно, страшновато.

Армен снимает пластыри со швов.

Заклеивает швы снова «пластырями» — так, оказывается, они будут максимально незаметными.

Тугую повязку из бинтов он заменяет на компрессионную, которая заклеивается на липучки сзади. Голову мыть по-прежнему нельзя. Но в целом уже лучше.

После снятия швов и смены повязки мама начинает переживать. На левой щеке у нее ощутимая припухлость и гематома, которая разливается желтым цветом. У левого глаза — тоже. Несмотря на неоднократные предупреждения о том, что после операции нужен минимум месяц, чтобы прийти в норму, и минимум три, чтобы все стало окончательно хорошо, маме-то хочется «хорошо» прямо сейчас.

Я же «прямо сейчас» вижу, что все отлично — глаза молодые, овал подтянутый, щеки на месте. Фотографирую маму и показываю ей фото «до». Но на фото «до» нет синяков, швов и отеков, и маму они не убеждают.

Дальше мы терпеливо ждем счастливого дня снятия всех швов (и компрессионной повязки!). Я бегаю по делам, постоянно заворачивая к маме и папе на борщ. Мамин борщ пользуется широкой популярностью в рядах бьютиинсайдеров, периодически заскакивающих к ним по делам или на съемку. Но любимым бьютиинсайдером у мамы становится наш фотограф Кристина, которая на любое предложение еды всегда говорит «да» -). Мы отмечаем мамино 66-летие. И наконец идем на прием к Эдуарду, чтобы снять швы.

Эдуард и ассистент Армен проверяют швы, убеждаются, что все хорошо, Армен снимает те, что на скобках, и те, что на нитках.

Голову можно будет помыть через сутки. Я спрашиваю, часто ли после операции такие синяки. «Все индивидуально. У кого-то через 10 дней ничего нет. А у кого-то вот так. Это нормально», — успокаивает нас Армен. Маме бы, конечно, хотелось, чтобы через 10 дней ничего не было -) Но это, похоже, не ее вариант. Вспоминаю, что проблема с синяками у нас общая: у меня недавно от простого иглоукалывания разлился большой синячище.

Эдуард маминым видом доволен. Припухлость у левого глаза рекомендует разрабатывать постоянной гимнастикой и заклеивает снова пластырем (чтобы рассасывалась). (Мама так активно ее разрабатывает, что у нее на следующий день разливается под глазом желто-синий синяк!). На все тревожные мамины вопросы отвечает одно: «Через три месяца! Обо всем поговорим через три месяца. Заживайте!». Дает нам свой номер мобильного телефона, чтобы звонили, если что-то беспокоит. И отпускает с Богом — можно лететь домой в Тольятти.

Обратно ждет через месяц — посмотреть, как дела, и отправить к косметологу за доп-улучшениями. Но не забывает напомнить, что финальный результат она увидит именно через три.

На следующий день мы моем маме голову. На швах остались корки, но их нельзя трогать, они должны отвалиться постепенно сами. С первого раза, они, конечно, не отваливаются. Зато обильно отваливаются волосы — те, что были выстрижены в процессе, но держались в хвосте, который маме собрали перед операцией. Я посмотрела на все это — и решила, что куплю ей еще к средствам для роста ресниц «Сатуру роста». (И купила).

Мама пожаловалась, что глаза сложно красить — веки сухие, гладкие и «не берут» продукт, все смазывается.

И вот фото на 14-й день после операции. Все еще отеки и синяки и яркие швы.

Через день мы зашли померить кедики (из-за роста в 152 см у мамы слабость к кедам на платформе) — явный признак, что воля к жизни восстановлена. И пошататься по торговому центру. Мама в очках, хотя глаза у нее уже в целом нормальные. И папа с мамой улетают. Итого в Москве они провели 18 дней.

Дома мама уже успела сходить на микротоки и мезотерапию (которая должна ускорить прохождение отека). Ну и продолжила немножечко страдать, что не нравится себе. Я же продолжила ее убеждать, что она очень круто выглядит, и жалеть не о чем, а синяки и отеки пройдут. Единственная реальная печаль — начался конъюнктивит и пришлось навестить офтальмолога.

Но и это пройдет.

На радостях я попробовала также склонить маму в сторону легкого спорта («а может, возьмем тебе тренера? я найду»). Но реакция была типично отрицательной. Так что мне надо тут, как говорят на Занзибаре, poly — poly — действовать медленно, шаг за шагом -).

В конце апреля мама вернется. В планах ботокс и процедуры, улучшающие качество кожи. Ну а мы покажем, как она будет выглядеть, когда у нее окончательно все заживет. Я надеюсь, что она, наконец, полностью оценит изменения. Мне очень нравится, что мне вернули мою молодую маму. Птоз придавал ей усталый и грустный вид — а сейчас глаза сияют.

Клиника пластической хирургии и косметологии Shihirman: Москва, Большой Тишинский переулок, дом 10, стр. 1.

Операция: 

• Тотальный фейслифтинг — 560 000 рублей (по акции).